(Впрочем, не дошло лишь до прямого военного столкновения между двумя странами, а несколько «косвенных» конфликтов имело место. Один из них проходил на территории Афганистана, который, чувствуя за своей спиной поддержку России, очень решительно выступил против англичан. Упоминаем об этом лишь потому, что в одном из сражений этой войны, едва не ставшей англо-русской, был ранен… доктор Ватсон!)

Так или иначе, от Крымской войны в тогдашний английский быт вошло много терминов и названий, причем далеко не всегда «враждебных». Появилась даже мода на все, связанное с Крымом, Таврией и Черным морем. Именно тогда складывается ситуация, при которой знаменитые английские лайнеры получают названия «Дон» и «Балаклава». Проникают в быт и названия крымских укреплений: русские, английские, англо-франко-турецкие… Например, упоминаемый центральным персонажем этого рассказа «мамелон» («сосок» по-французски) – тип укрепления, применявшийся почти исключительно на этой войне: небольшой естественный пригорок, усиленный рвами и насыпями. А «редан» – это небольшое фортификационное сооружение «уступом», углом в сторону противника; впрочем, в данном случае явно имелась в виду обширная система укреплений, представляющая собой ряд малых «уступов», соединенных друг с другом траншеями. Зато возвышенность, которую британцы прозвали «Кэткартский холм», к Крыму прямого отношения не имеет: она названа так по местности Кэткарт в районе Глазго. Как видно, на этом участке среди британских солдат было много шотландцев…

Упоминаемое в рассказе сражение на реке Альме 8 (20) сентября 1854 г. – один из важных эпизодов Крымской войны. Именно этот бой считается первой в истории крупной победой, одержанной при помощи нарезного оружия. Русская армия по численности примерно на треть уступала войскам англо-франко-турецкой коалиции, однако, заранее заняв ряд возвышенностей, рассчитывала сдержать наступление противника. Но когда отряды англичан и французов, вброд преодолев неглубокую реку, начали длительный подъем по склонам противоположного берега, выяснилось, что в ходе этого наступления они могут вести эффективный огонь с большой дистанции, недоступной гладкоствольным ружьям, состоящим на вооружении русских. Тем не менее победа далась союзникам нелегко и заставила их отказаться от планов немедленно атаковать Севастополь.

Добавим, кстати, что успешнее всего из нарезных штуцеров в том бою стреляли не англичане, а французы, так что франкофобия «ветерана» (о врагах отзывающегося куда более уважительно, чем о союзниках!) выглядит довольно странной. Впрочем, он ведь «ветеран» именно в кавычках…

Достаточно неприятен для современного читателя и эпизод с повешением греческих священников – «высоко, как Амана». Кстати, именно для современного читателя даже это сравнение не вполне понятно. Поясним: это библейский «отрицательный персонаж», история которого описана в кн. «Эсфирь». Аман, приближенный асстрийского царя Артаксеркса, будучи во вражде с царским советником Мардохеем Иудеянином, добился разрешения истребить не только его самого, но и весь народ иудейский. Однако в последний момент Артаксеркс, вспомнив, как многим он обязан Мардохею, изменил свое решение, приказав повесить самого Амана на той огромной, «вышиною в пятьдесят локтей», виселице, которую он уже приготовил для Мардохея. У нас сравнение с Аманом не очень-то в ходу, но в европейской культуре эта история (со времен Средневековья являющаяся одним из самых распространенных сюжетов фресок, картин, книжных иллюстраций и первых театральных постановок) породила ряд пословиц и крылатых фраз, характеризующих ситуацию «наказанного злодейства».

Правда, возникает вопрос: а что, собственно, англичане вообще делают на этом греческом острове? Но дело в том, что в 1815—1864 гг. о. Корфу (Керкира) входил в состав так называемой Ионической республики: государственного образования, состоявшего под протекторатом Великобритании.

Впрочем, мы уже знаем: не все, но многие из этих событий имеют весьма далекое отношение к тому, что происходило на самом деле. А некоторые из них вообще могут быть навеяны приемом лаундаума: опиумной настойки, которая во времена Конан Дойла не считалась наркотиком, поэтому широко употреблялась как обезболивающее и снотворное средство…

Дебют бимбаши Джойса

Это случилось как раз в ту пору, когда бурный поток мусульманского фанатизма, порожденный движением Махди, не только разлился во всю ширь, от Великих Озер до Дарфура, но и докатился даже до самых границ Египта – и теперь, заполонив все доступное ему пространство, казалось, начал понемногу ослабевать. Даже если так, это был еще не закат махдизма; а пускай даже и закат – он ведь мог стать еще более кровавым, чем рассвет, тот безумный рассвет, когда волна безумных фанатиков захлестнула несколько африканских стран, затопила Хартум и защищавшую его армию Гордона, отшвырнула отступающих англичан по течению Нила и расплескалась брызгами несущих смерть малых отрядов уже на севере Черного Континента, в окрестностях Асуана. И вот тогда, вроде бы дойдя до своих берегов и исчерпав силы у египетских пределов, махдизм нашел обходные пути, множеством мелких ручьев протек на восток и на запад, в Центральную Африку и на земли Абиссинии. Потом на целых десять лет воцарилось затишье; лишь пограничные гарнизоны, патрулируя рубежи, поглядывали в сторону горных гряд Донголы, склоны которых, покрытые занавесью далеких туманов, синели на горизонте. Там, за этой пеленой клубящегося мрака, простирались земли крови и ужаса.

Порой в этот край туманов уходили отважные авантюристы, привлеченные рассказами о золоте, драгоценных смолах и слоновой кости; но не было случая, чтобы хоть кто-либо из них возвращался назад. Лишь однажды из владений Махди сумели вырваться двое: женщина-гречанка и египтянин – тяжело изувеченный, едва живой. Они были единственными, кто мог рассказать о сокрытой стране хоть что-то; по правде говоря, немногое.

Когда под лучами заката туманы, окутывавшие далекую гряду, меняли цвет с синеватого на багряно-красный, горы казались островами, встающими из моря крови. Мрачным и зловещим было это зрелище для тех, кто взирал на него со стен надежно укрепленных фортов, венчающих холмистую цепь над Вади-Хальфа.

Однако цивилизация уже была склонна вновь двинуться на юг – а в наши дни она привыкла путешествовать не иначе, как на бронепоезде; в ту пору до появления бронепоездов как таковых еще оставалось какое-то время, но это были буквально считанные годы, так что поступь цивилизации уже приобрела характерную увесистость. Десять лет полевой работы в хартумском пекле, десять лет тихой, незаметной деятельности в Каире… Все было подготовлено: от стратегических планов до ездовых и вьючных седел в каждом эскадроне верблюжьей кавалерии. Масштаб приготовлений был огромен, но их удалось сохранить в тайне, потому что на высшем уровне за грядущую операцию отвечали не парламентские комиссии, а всего два человека. Один из них был государственный деятель, политик – причем великий политик; другой был военачальник – и тоже великий. Первый убеждал там, где не мог приказать, объяснял, подготавливал почву. Второй составлял военные планы и размещал вооруженные отряды так, чтобы при необходимости, как говорится, «каждый пенс стоил бы не меньше фунта».

Однажды ночью, когда основная работа уже была осуществлена, эти два человека, одухотворявшие все дело, наконец смогли встретиться, обменяться рукопожатиями и коротко переговорить. А затем военачальник исчез – ему еще кое-что предстояло сделать напоследок.

И надо же было случиться, что именно в эту пору в Каир прибыл бимбаши (во всяком случае, такое звание ему предстояло носить в частях Египетского корпуса) Хилари Джойс, несущий постоянную службу в стрелковом полку Королевских Мальв, но недавно откомандированный во временнее распоряжение командования Девятого суданского полка…